Василь Быков - «Подвиг», 1989 № 05 [Антология]

Высыпав из балки, они пустили коней в галоп. Мы, сотня наспех вооруженных винтовками новобранцев, прикрывали их фланг. Несколько минут было тихо, а потом навстречу кавалеристам ударили фашистские пулеметы, танковые пушки. Дело довершили внезапно появившиеся «юнкерсы».

Из деталей этого боя больше всего почему-то запомнилась одна — толстые гофрированные трубки лошадиных противогазов. Вот уж больше сорока лет прошло, а я никак не могу забыть эти противогазы…»

Говорят, что искусство — это прежде всего деталь. Лошадиные противогазы и вся эта самоубийственная кавалерийско-сабельная атака на танки — вот она, деталь «окопной правды», которую не выдумать тому, кто такого не пережил. И не опровергнуть этого никаким самым высоким научным и административным авторитетом, пытавшимся и все еще пытающимся оправдать преступное поведение Сталина и его ближайшего окружения, способствовавших разгрому гитлеровцами кадровых частей Красной Армии в первые же недели войны.

После того, первого страшного боя был второй и третий. Были новые поражения и тысячи смертей прежде, чем произошел не столь «великий», как его потом описывали придворные писатели, но все же перелом в ходе Великой Отечественной, после которого продолжались и поражения, но успехов стало больше, и в конце концов пришла Победа. Лейтенанта Василия Владимировича Быкова к тому времени дважды официально объявляли убитым. Мать получила похоронку со словами о том, что сын ее «пал на поле боя смертью храбрых». Это уже в пред победном сорок четвертом году, когда фронт победно катился на запад, когда в пропаганде пели уже только триумфальные фанфары, а трагедия народа, в том числе и отдельные поражения наших войск продолжались, такова правда, так было до самых последних дней войны.

Одним из немногих оставшись в живых, Василь Быков пережил разгром своего батальона. «По документам, — рассказывал впоследствии писатель, — я был там убит и похоронен в братской могиле возле деревни Большая Северинка (на памятнике у братской могилы павших там и по сей день осталось высеченным его имя. — В. Г.). Было это в январе. Мы наступали под Кировоградом. Зима. Степь. Была ночь, но было светло от свежевыпавшего снега. Внезапно вражеские танки атаковали нас на кукурузном поле. Огонь был плотным. Я был ранен в ногу. Один танк повернул на меня. Я метнул противотанковую гранату, но неудачно. Танк продолжал надвигаться на меня. Я едва успел подобрать ноги, и он буквально вдавил в снег полы моей шинели.

Метрах в двадцати от меня лейтенант Миргород бросил в тот танк свою гранату. Танк не загорелся, но развернулся и стал.

Мы успели добраться до полевой дороги, там были наши повозки. Меня привезли в село, стоявшее в лощине. В хате набралось человек пятнадцать раненых.

Утром село снова атаковали немецкие танки, смяли оборону. Я выполз из хаты на дорогу, где меня подобрала последняя уходившая из села повозка. Один танк остановился против нашей хаты и расстрелял ее. Хата загорелась. Очевидно, все это и наблюдал мой командир батальона. Он, конечно, не знал, что ва пятнадцать минут до этого мне удалось выползти на улицу…

Я всегда писал о том, что видел и пережил сам, что пережили мои товарищи. Конечно, в моих книгах нет буквального воспроизведения жизненных ситуаций. Но все, о чем я пишу, так или иначе было…» Понятно возмущение фронтовиков, подобно Быкову прошедших все круги фронтового ада, когда они читали о войне то, что писали «лакировщики». Ведь доходило до того, что в угоду Сталину, а впоследствии его духовным преемникам ухитрялись фальсифицировать даже фотографически точную кинохронику. Вспоминают, например, историю со знаменитым документальным фильмом «Разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой». Перед выходом на экран его показали Сталину. Тот выразил недовольство тем, что в небе исторической битвы под Москвой не видно крепнущей мощи советской военной авиации. Возразить вождю или хотя бы просто пояснить, что в то время после сокрушительных поражений советской авиации в первые же дни войны этой мощи просто не было, никто не решился. «Мощь» отсняли отдельно в другом небе и с помощью ножниц и клея создали ее для потомков там, где ее в действительности не было, да и быть в то время не могло.

Ту же самую фальшь Василь Быков видел в большинстве литературных произведений о войне, выходивших в конце сороковых — ив пятидесятых годах. Он в те годы, еще и не помышляя стать писателем, продолжал служить в армии в далеком гарнизоне на Курильских островах.

После демобилизации вернулся в Белоруссию, работал журналистом в Гродно. Там же начал писать первые рассказы, которые пока еще не печатал. Именно в тот период он встретился с писателями Иваном Колесником и Романом Соболенко, оказавшими, как теперь считает Быков, едва ли не решающее влияние на все его творчество.

Это может показаться странным, ибо имена этих писателей широкой читающей публике практически неизвестны. Все мы привыкли к тому, что, отвечая на стандартный вопрос о влиянии на него писателей старшего поколения, интервьюируемый литератор называет обычно всемирно известные имена. Быков же говорил, что согласен с Е. Евтушенко, заявившим когда-то, что в начале творческого пути больше учился у малых поэтов, ибо перенять опыт и навык великих начинающему не под силу. «Элементарные правила ремесла, — писал Быков, — более наглядны у доступных по уровню авторов, в творчестве же классиков иначе — каждый из них сам творит для себя собственные приемы и творит на таком дыхании, которое не всегда доступно начинающему».

Ныне нам трудно сопоставлять уровень мастерства тогдашнего Быкова и названных им малоизвестных, ныне уже покойных писателей, но, судя по тому, что он о них вспоминает, они действительно сыграли в его творчестве важнейшую роль. Первый сказал начинающему Быкову, о чем ему не следует писать, а второй наоборот — указал на то, что у него лучше всего получается. Этому совету Василь Быков неизменно следует всю свою творческую жизнь. И по форме — он пишет практически только повести, и по существу — верности одной теме.

Анализируя творчество Василя Быкова, его друг и земляк Алесь Адамович писал: «Когда-то соборы строили веками. Несколько поколений мастеров сменялись, и все они должны были соотносить свою работу с уже сделанным, будущие формы они прочитывали в уже ранее положенных камнях. И чем дальше продвигалась работа, чем больше было наработано, тем зависе-мее были мастера от уже существующего. Это ли происходит, произошло с Василем Быковым?

Не думаю, — продолжал Адамович, — что он с самого начала задумывал тот величественный цикл повестей, который состоялся и все еще сохраняет неистраченную энергию продолжения. Но чем больше нарабатывалась, тем сильнее удерживало писателя уже сделанное, творческая фантазия его несла и несет в себе, с одной стороны, строгий расчет, а с другой — одержимость исследователя: раскрыть еще одну грань, еще одну возможность человека, совершенно новую, иную… Каждая повесть живет и сама по себе, но имеет также силу как часть целого цикла».

Быков — военный писатель. Но в книгах его, как это ни странно, практически нет батальных сцен. Главное дело войны — взять или отстоять тот или иной рубеж, будь то в масштабах фронта или отдельного взвода, его практически не интересует. Победа или разгром — все это для Быкова лишь фон для того, чтобы показать крупным, самым крупным планом, что думает, что чувствует, как действует на войне отдельный, чаще всего ничем не приметный самый простой человек. Искусство показать и заставить читателя прочувствовать, что ощущает человек в час смертельной опасности у той черты, за которой вот-вот оборвется нить жизни, обеспечило Быкову особое место в советской литературе. Говоря об особенностях своего творчества, он сам говорил, что «это не красивое описание необычных подвигов бесстрашных богатырей, это несколько будней войны, маленьких капель в необъятном море борьбы, которое до конца было полно тогда и людской крови, и людских слез…».

О творчестве Василя Быкова ныне создана литература более объемная, чем все то, что написал он сам. Подробно исследованы быковская героика и его концепция подвига, которая, по мнению одних, состоит в том, чтобы и на войне оставаться человеком; а для других представляется «преодолением собственных слабостей, поднимающим человека над самим собой и в конечном счете приводящим его к нравственной победе».

Сам Быков высоких слов «героизм» и «подвиг» практически не употребляет. Его герои — люди совсем не героического склада, ни о каком подвиге не помышляют и не видят в своем поведении ничего героического.

Исследовавший творчество Василя Быкова критик А. Овчаренко писал в свое время, что главной и единственной темой писателя является показ того, как и почему негерой, не подозревая об этом, оказывается настоящим героем. «Своеобразие Быкова, — писал А. Овчаренко, — проявилось в том, что он одним из первых в нашей литературе стал исследовать, как испытывается на прочность характер советского человека, поставленного в критическую ситуацию».